Бывшие заключенные — о пытках и отсутствии медицинской помощи во владимирской колонии, куда перевели Алексея Навального
Политик Алексей Навальный, отбывающий заключение во Владимирской области, с конца марта держит голодовку, требуя допустить к нему доктора. Врачи оценивают его состояние как критическое. 19 апреля ФСИН сообщила, что тюремные медики приняли решение перевести Навального в больницу при владимирской исправительной колонии № 3.
Эту колонию в народе называют «Моторкой». По всей России сотрудники ФСИН пугают несговорчивых заключенных этапом в учреждения Владимирской области, которые известны своими чудовищными условиями. «Моторка» среди них считается самой страшной. Туда часто переводят заключенных из других владимирских колоний — в наказание за отказ сотрудничать с тюремной администрацией. Те, кому удается выйти, рассказывают об избиениях, пытках током и изнасилованиях.
Редакция публикуют монологи троих заключенных, которые в разные годы отбывали наказание в исправительных учреждениях Владимирской области и рано или поздно оказывались в «Моторке».
«Они с тобой сделать могут всё что угодно»
Дмитрий Новиков, отбывал наказание в исправительной колонии №3 Владимирской области в 2016–2019 годах
До Владимира я отбывал срок в Казани и Тюменской области — в 2010 году меня осудили за нападения на антифашистов. Я потом с ребятами, в нападении на которых нас обвинили, связывался, они даже обращались в прокуратуру, писали что их сотрудники Центра «Э» вынудили жалобы на нас написать. В 2011-м меня обвинили еще и в том, что я якобы создал экстремистское сообщество: придумали ему название «Казанская дивизия», нашли мне подельников. Сотрудники ФСБ пытались на меня давить в колонии через блатных и администрацию, предлагали заучить текст и записать ролик, что я со всем завязал, — я отказывался. А буквально через пару недель без объяснения причин мне сказали: «Собирайся, завтра у тебя с утра этап». Конвойный сказал, что меня везут во Владимир.
Когда меня уже везли в этапном вагоне, я узнал, что там плохо, — «красное» управление, ничего хорошего не жди. Я не знал, куда конкретно меня везут, но все говорили, что не дай бог попасть на «Моторку». Это всё, это конец.
Сначала меня привезли во владимирское СИЗО-1, откуда должны были распределить в лагерь. Там тогда были «пресс-хаты» (камеры, где над заключенными издеваются сотрудники исправительных учреждений и «прессовщики» из числа осужденных, чтобы склонить их отказаться от показаний или подписать нужные признания.) в подвале. В одной из них меня сразу избили, связали и закинули под кровать. Как я понял, на тот момент их целью было не что-то из меня выбить, а просто показать, что «здесь тебе не там». Пробыл я там, наверное, десять дней. А оттуда меня отправили на «Моторный» (одно из названий владимирской Исправительной колонии № 3.), в больницу.
Прибытие туда выглядит нормально: тебя заводят через проходную будочку, конвой тебе говорит «будьте любезны», спрашивают, есть ли претензии. Почему так делается? Потому что у конвойного управления ФСИН и у лагерной администрации разное начальство, а у всех сотрудников видеорегистраторы. Просто чтобы не было такого, что на двух регистраторах [разных ведомств] вдруг запись пропадёт — это уже будет подозрительно.
В этапных помещениях у меня отобрали почти все личные вещи и книги, сказали «не положено», хотя я прибыл из такого же учреждения и мои книги цензура проверила уже в двух-трех местах. Какие-то лекарства, даже если у тебя есть справка, что они тебе прописаны, тоже не дают — их прямо при тебе выкидывают.
Потом тебя долго ведут какими-то коридорами. Через административный корпус в ИК-3 можно попасть вообще в любую точку в лагере: там все коридоры сквозные, причем они дублируются, то есть если ориентируешься, то можно пройти через всю колонию этими лабиринтами и вообще не показаться ни на каких камерах. Вы, например, можете быть избиты, обколоты чем-то, и «активисты» вас по этим коридорам дотащат куда надо.
Заводят этап со стороны санчасти. А когда ты из этой санчасти выходишь… Знаете, как в царской армии через шпицрутены (гибкие толстые пруты или металлические шомполы, которые в XVIII–XIX веках использовали для наказания в армиях разных стран) прогоняли? Так вот, там в коридоре действительно стоят «активисты» (заключенные, участвующие в пытках, чтобы получать привилегии от тюремной администрации): на тебя орут, тебя кроют матом, передвижение исключительно бегом, тебе в этот момент еще со всех сторон «прилетает». Забегаешь в комнату, там стоит «обиженный» (заключенный, занимающий низшую ступень в неофициальной тюремной иерархии) с оголенными гениталиями и орет: «Кого трахнуть?!» Ты в этот момент ничего уже не соображаешь, и вас ставят «на растяжку» (поза, при которой нужно поставить ноги максимально широко, упереться головой и поднятыми руками в стену; после этого по ногам могут бить, чтобы заключенный расставлял их шире).
Администрация при этом присутствует: они и указывают, кого бить сильнее, кого бить по голове, а кого не трогать, потому что он им «помогает раскрывать преступления». Когда нас этапировали, был один такой парень.
Пока мы стояли «на растяжке», кто-то снимал, как нас бьют: они потом показывают все эти приёмки по кабельному в колонии — чтобы не забывали, что творится. После этого тебя принуждают взять метелку, ты подметаешь — это тоже снимается на камеру, — а тебе задают вопросы: «отказываетесь вы от воровских традиций?» и прочие. Потом тебя заставляют раздеться до трусов, иногда и трусы снимаешь, заводят в каптерку, где сидит оперативник, бьют, пинают, предлагают написать явку с повинной, если у тебя еще какое-то преступление есть. Так ты попадаешь в карантин.
Карантиновские будни проходят так: вас будят в шесть утра, причём, если, например, проснулся в половину шестого, полчаса вставать с кровати нельзя. Если встанешь, накажут: в прогулочном дворике над карантином много «мертвых зон» для камер видеонаблюдения, заведут в какой-нибудь угол, побуцкают, объяснят, что ты не прав.
После завтрака вас выводят на хозяйственные работы: подметаете плац, причём ровно полчаса. Даже если подметете его за десять минут, всё равно будете полчаса мести уже чистый асфальт — потому что положено мести полчаса. Потом моются лестницы, дежурная часть, и уже потом вы возвращаетесь в карантин, садитесь. Сидеть можно так: либо смотришь вниз, руки за спиной, либо учишь распечатку: в ней указаны руководящие сотрудники [колонии], кто чем занимается, у кого какое звание, у кого какое время приёма. Заучиваешь это всё наизусть, в любой момент у тебя могут спросить: не заучил — попадёшь и ты под раздачу, и все остальные.
Две недели я пробыл на этом карантине. После этого меня отправили в барак строгих условий содержания наказания — СУС. В СУСе в течение дня к тебе заходят представители всех служб, также загуливают эти «активисты» — кого-то поколотить, поунижать, просто чтобы ты не расслаблялся. Бывало и такое, что заводили в спортзал и там просто били, издевались, заставляли приседать и бегать под угрозой того, что тебя трахнут. Естественно, ни о каком там сопротивлении не думаешь, потому что «активистов» в таких случаях помогает всегда по 10–15 человек, а если надо будет — позовут ещё. То, что гениталиями перед лицом машут, — это уже в порядке вещей. В какой-то момент на это уже и внимание перестаешь обращать. Но при мне было и такое, что людям в жопу запихивали черенки от швабры. Они с тобой сделать могут всё что угодно. В таком режиме у меня прошел примерно год.
Потом, так как у меня статья за экстремизм, ко мне приехали местные эфэсбэшники. Это было в 2017 году. Меня поздравили с тем, что хоть я и собирался домой в августе, домой я не пойду: сказали, что, пока я отбывал срок в Тюмени, якобы я сделал два репоста в интернете, в которых усмотрели пропаганду экстремизма. Меня отправили судиться «по месту совершения преступления», правды я там не добился, дали мне еще два с половиной года и повезли обратно на «Моторный».
Я писал, что меня на «Моторный» нельзя, что там моей жизни угрожает опасность. Писал вообще везде — вплоть до военной разведки. Естественно, никакой роли это не сыграло, то есть я даже было дело вскрылся разок (предпринял попытку суицида). Меня всё равно этапировали во Владимир, хотя я и на видеорегистратор [конвоя] говорил, что мне нельзя туда, меня там убьют. Привезли меня туда и сразу отправили в терапевтическое отделение. Там мне сразу сказали: «Ты суицидник, мы тебя можем просто завалить сейчас спокойно. Выбирай: либо тебя отсюда выносят вперед ногами, либо через полчаса приезжают из Управления собственной безопасности ФСИН, ты подписываешь, что никаких претензий не имеешь и к тебе никакой никакой силы не применялось». Я понимал, что это все реально, и всё подписал.
В итоге меня закрыли в ПКТ (единое помещение камерного типа, зачастую — камера с более строгим режимом содержания), в одиночке, и там периодически надо мной ставили всевозможные опыты. Кололи препараты: галоперидол (антипсихотический препарат, применяется при шизофрении и маниакальных расстройствах), «Мадам Депо» («Модитен Депо» — нейролептический препарат, применяется при шизофрении).
Пару раз отправляли в психиатрическое отделение. Как туда попадают? Если необходимо, разыгрывается следующая постанова. Якобы случайно включается видеорегистратор и тебе говорят: «Осужденный, вы ведете себя неадекватно». После этого видеорегистратор отключается, и дежурный пишет рапорт, все расписываются под ним, и тебя на 21 день кладут «на обследование».
Когда я там лежал, (в отделении) было, кажется, пять палат рабочих и две под ремонтом. Тебя раздевают догола, привязывают к кровати. Могут отвязать, утащить в палату с ремонтом, там побить. За что бьют, особо и не объясняют, говорят: «Ты сам все знаешь». Естественно, там никто не жалуется. Приходят иногда правозащитники. Извините меня, про эту ОНК во Владимирской области я вообще ничего не могу хорошего сказать. Мы находимся в СУСе, у нас в окнах нет стекол, они кое-как заделаны полиэтиленом, зима. Заходит женщина в шубе до пят и говорит: «А что, у вас же здесь тепло».
Хотя, если они ожидают серьёзную комиссию, с которой не получается договориться или которая должна что-то нарыть, тебя могут неделю-две не трогать вообще. Про твое существование забудут. Будут тебя мазать мазью. Нас мазали мазью «Спасатель» — после каждого избиения давали по целому тюбику, чтобы мазать все синяки и ссадины.
Я пробыл там до декабря 2019 года. В августе (2019-го) ко мне опять приехал эфэсбэшник и предложил такой вариант: «Слушай, за тебя опять ваши татарские эфэсбэшники просили, чтобы тебе добавили срок. А у нас здесь все исправляются, то есть мы не хотим в угоду им портить собственную статистику. У меня к тебе такое предложение. Ты либо сейчас даешь интервью „России-24“, что ты здесь полностью исправился. Мы текст напечатаем, всё выучишь, расскажешь и пойдёшь домой. Если откажешься, нам придётся всё-таки коллег послушать и закрыть тебя». Я решил, что лучше уж дам это интервью.
Меня действительно выпустили. Прямо на выходе, пока я ждал получения вещей, которые на складе хранятся, ко мне подошел цэпээшник (сотрудник Центра противодействия экстремизму, ЦПЭ), уже владимирский, и сказал: «Меня попросили татарстанские узнать, какие планы у тебя, куда собираешься». Я конечно, не горел желанием с ним делиться планами и сказал: «Вы не обессудьте, но пускай мои планы останутся со мной».
«Каждый день приносят мазь — мазать синяки»
Павел Зотов, содержался под следствием в СИЗО-1 Владимира в 2008 году, отбывал наказание в исправительных колониях № 3, № 4, № 6 Владимирской области в 2009–2021 годах
Сам я из города Собинка Владимирской области, когда задержали, сначала сидел у нас, по местности. Статьи у меня были 105, 162 (убийство, разбой). Потом, когда передали дело во Владимирский областной суд, перевели в СИЗО-1 Владимира. Там тогда было ничего, беспредела со стороны администрации не было. Это уже потом, когда я в лагере был, со слухов узнал, что там «пресс-хаты» были.
После приговора меня отправили на ИК-4, город Вязники (Владимирской области). В декабре 2009 года меня оттуда привезли в ИК-6, поселок Мелехово. Там били, ругали, пожестче, чем в Вязниках. Сразу «на растяжку» поставили, били по ногам, чтобы мы все подписали, отказались от воровских традиций. На карантине продержали две недели, потом на отряд перевели.
В 2011 году я услышал про такую движуху: пишешь друг на друга заявление, например, по тяжким телесным повреждениям, отправляешь в суд (другого региона), он отказывает по истечению срока давности. А они должны все равно это рассмотреть и отказать, на отказ пишешь жалобу и тебя по ней вывозят из этого Мелехова. И мы мутили такие схемы, чтобы выехать оттуда отдохнуть маленько. Так катались периодически, а администрации это не нравилось, потому что выходила информация из лагеря, чем там занимаются, и этих «активистов» встречали потом на свободе и били их. Администрация начала с нами бороться.
В 2013 году я приезжаю в Мелехово из такой поездки, меня оперативник заводит в кабинет и говорит: «Вы туда ездите, чего-то кружите, пиши отказы от своих заявлений». Я отказался, он меня завел в другой кабинет, а там пятеро в масках в мусорской одежде. Я поначалу подумал, из управления приехали, а потом оказалось, это зеки были переодетые. Они меня положили, раздели догола, связали сзади руки, ноги, за голову меня держали. Первая процедура пошла: начали по пяткам дубинкой бить, эту боль я терпел. Потом развязали ноги, раздвинули и стали бить дубинкой под яйца, это тоже я стерпел. Потом сказали: «Надо его обоссать, „петуха“ зовем, пусть его гасит ***** (нафиг)». Я понял, что смысла нет, подписал все эти отказы.
Там был такой (активист) Кормильцев, он с ними разосрался. Они его избили, он на них (сотрудников колонии) обозлился. Он мне через другого заключенного передал извинения: сказал, что, когда меня встречали эти «маски», он там был и ничего не делал, только стоял с камерой. Передал, что хочет на них жалобы писать, что у него есть видео, прямо в лагере снял. Я особо-то и не поверил, но сказал, что не против. Он два дня писал, но кто-то его спалил. Его сразу убрали оттуда в санчасть — это как второй карантин: там если закрывают, ни до кого не докричишься.
Через какое-то время мы узнали, что эти видео у него уже на свободе, его жена их какому-то журналисту отдала, и их выложили. По ним стали работать, приехали из ФСБ, стали говорить, что это фотомонтаж. Общественники подтянулись, владимирские, московские, возбудили дело. Следаки нас вызывали: предложили и длительные свиданки, и звонки. Потом стали угрожать статьей о дезорганизации деятельности колонии (статья 321 УК РФ), говорили, что мы переворот хотим какой-то сделать. Мы в итоге не стали рисковать, брали 51-ю статью (отказывались свидетельствовать против себя), просили, чтобы нам защитника предоставили, но его никто не предоставил.
В 2015 году я поехал на этап в Вологду, писал там жалобы, просил предоставить мне безопасное место. Но мне отказали и вернули меня обратно. Я думал: всё, меня привезли убивать, так я боялся туда ехать. А там ко мне наоборот — «будьте любезны, Павел Валентинович». Следователь всех вызывал, а меня нет. Выяснилось, кто-то за меня написал, что я отказываюсь от дачи показаний. Потом следователь уехал, и все утихло, дело закрыли, решили, что видео — это монтаж. Но сидеть стало нормально, там начальником (Сергей) Крохалев стал, при нем все вообще поменялось. Хочешь, играй в нарды, звони, ходи на свиданки.
В 2019 году Крохалев ушел, а на его место приехал (Роман) Саакян. Общий язык я с ним не нашел. Он стал всех на работу заряжать: больных, не больных, неважно. А мне в санчасти давали постельный режим, но им это не нравилось. Я им говорил: «Я по состоянию здоровья не вывезу вашу работу, мне надо обследование пройти, я же тут 13 лет сижу и ни разу мне это обследование не проводили». А у нас в санчасти вообще ничего не было — если нужно что-то, то вывозили на «тройку» (ИК-3.). Пришлось ехать на эту «тройку». Я знал, что там пипец, но подумал, что всего ничего осталось до дома.
В январе 2021 года, после праздников, я качу туда. Только с воронка мы спрыгиваем, там оперативник, два мусора каких-то и врач, они под камеру осматривают, просят штаны снять, футболку поднять. Ведут дальше, в комнате шмона встречают завхоз и сотрудник, начинают оскорблять. Ведут дальше, заводят в штаб, только заходишь — сразу ставят «на растяжку», там семь-восемь зеков в масках тебя лупят, обзывают, «петухами» (изнасилованием) пугают. Потом вызывает оперативник, ты к нему бежишь, они тебе подножки ставят, ты падаешь. Оперативник объясняет: «Если будешь режим шатать, ты понимаешь, что с тобой будет, ты же знаешь, у нас армянин недавно заезжал, знаешь, что с ним случилось». (вероятно, речь о заключенном Горе Овакимяне, который в 2018 году умер в больнице при ИК-3.).
Потом приходишь в больницу эту, я в терапии (терапевтическом отделении) был на первом этаже, а на втором хирургия. А психиатрия раскинута: на первом и втором этаже две палаты. Заходишь, там орут санитары (из числа заключенных), они переодеваются в белые халаты, я сначала подумал, вольные врачи. Там опять эти «растяжки», начинают бить по ногам, валят. После избиений тебя на камеру с метлой снимают, записывают твои отказы от воровских традиций и сразу берут расписку, что никакая сила к тебе не применялась. Потом поднимаешься в палату под ругань. Утром подъем, всем командуют санитар и уборщик-«обиженный», если ты чего-то натворил, с лагеря еще подтягиваются ребята и начинают меры принимать.
Пока ты там находишься, тебе каждый день приносят мазь «Бодяга» — мазать синяки. Они знают: раньше трех недель ты никуда не выйдешь, и каждый день мажут. Врачи там есть, водят уже в другой корпус в больницу, там все процедуры стандартные: кровь берут, мочу, флюорографию мне делали. На полное обследование у них оборудования нет. Мне нужна была консультация аллерголога, я разговаривал с начальником больницы, а он сказал, что для этого нужно в вольную больницу везти: «доживешь до освобождения».
Лежим мы в палате, и тут привозят прямо в плохом состоянии (заключенного) Диму Дугина из СИЗО-3 «Кольчугино», у него цирроз печени. Он задыхается, к нему подходят санитары, говорят: «Да че его лечить, он завтра помрет», — а врачей никого нет. Он сутки мучился, к нему никто не подходил, ничего не делал, потом ему принесли какой-то аппарат для вентиляции легких. Он не мог ни ходить, ни вставать, ссался, срался там, мы ему как-то помогали, эти [санитары] вообще никакой поддержки не оказывали.
Он пролежал сутки, на следующий день встал, попросил позвать дневального — он до этого вообще не говорил. Говорит дневальному: «Дай мне святой водички». Потом сказал, что-то ему плохо, будет блевать, ему тазик принесли. Он сел и как будто засыпать начал. Я понимаю, что он умирает, зову врачей, кричу, дневальный прибегает, валит Дугина на эту кровать, пульс трогает и говорит: «****** (кошмар), отъехал». Записал время, пошел врачам сказал; через двадцать минут только пришли врачи с мусорами. Нас из этой палаты вывели.
А на следующий день пацан, который напротив этой палаты сидел, мне говорит: «Они там целую реанимацию развернули, таких аппаратов поприносили». Пока Дима помирал, они на это просто смотрели, а когда он умер, они там забегали, чисто на камеру показать, что они ему все делали. Вот такие там врачи. Хотя женщины в возрасте, общительные, не сказал бы, что они конченные. Но против системы не попрешь — им приходится на это идти. Я там полторы недели еще пробыл, никаких проверок не было, информации по минимуму. Потом меня вернули в Мелехово, а оттуда я в марте освободился.
«Если ты не будешь сотрудничать с управлением, тебе будет плохо»
Антон Ромашов, содержался под следствием в СИЗО-1 Владимира в 2017 году, отбывал наказание в исправительных колониях № 3, № 6 в 2017–2020 годах
Меня закрыли, потому что у моих друзей нашли наркотики. Я еще несовершеннолетний был. Они купили наркотики, попались и сказали, что я их угостил, что якобы заставил их употреблять. Хотя они употребляли уже два года. В декабре 2016 года ко мне пришли два опера: «Если ты сейчас не подпишешь всё, что нужно, не признаешь вину, то едешь в следственный изолятор. Там ты свои почки выплюнешь». Я им не поверил, я их послал.
Мне пришили статью 230 УК РФ (склонение к употреблению наркотических веществ), стали вешать на меня пять эпизодов по ней и по 228.1 УК РФ (незаконные производство, хранение, сбыт наркотических веществ), говорили, что я чуть ли не торговец. Я по первому эпизоду, хранению, дал показания, по остальным, которых вообще не было, сказал, что позже дам. Мы с адвокатом еще написали заявление о том, что, если я без него буду показания давать, то, значит, были пытки.
А 31 декабря меня увезли в СИЗО-1 Владимира. Сначала в одной камере сидел, в январе 2017 года меня перевели в другую. Меня там встретили семь человек, сразу связали, начали избивать. Говорят: «Чего там со следачкой не поделил? Ты понимаешь, куда попал?» Я все отрицал, говорил, что не причастен, на себя брать не буду. Меня всю неделю привязывали, избивали, в конце недели с меня сняли штаны и поднесли ко мне половой орган. Говорят: «Если ты сейчас не дашь показания, мы тебя просто изнасилуем». Я согласился, не хотел быть в колонии человеком с пониженным статусом. Они меня развязали. Я подписал уже готовые распечатанные показания, отказ от адвоката, от законного представителя, бумагу, что я хочу сотрудничать с оперативными отделами УФСИН по Владимирской области, помогать им работать.
После этого меня повезли в ИВС (изолятор временного содержания) на следственные действия. Один из прессовщиков СИЗО-1 мне сказал: «Ты всё равно сюда вернешься. Если что-либо не так сделаешь, не подпишешь, приедешь — мы тебя изнасилуем». Приехал в ИВС, мне следователь говорит: «Ты понимаешь, за что туда попал? Ты знаешь, что надо делать». Опять сует мне показания распечатанные, я их подписываю, потому что мне деваться некуда. Отказываюсь от адвоката, отказываюсь от отца как от законного представителя. Когда всё подписал, мне дали свидание с родителями сразу, ко мне пришли бабушка с отцом. Я им все это рассказал и меня увезли опять в СИЗО.
Когда это убийство (в феврале 2017 года заключенный СИЗО-1 в камере убил «прессовщика» Юрия Филиппова. Подробно об этом редакции рассказывали здесь.). произошло в следственном изоляторе, я начал везде жаловаться. Потому что мой эпизод был один, хранение, я его признал. А мне пять эпизодов предъявили. Начали приезжать из УФСИН с проверкой, говорят мне: «Если ты сейчас напишешь, что этого (остальных эпизодов) не было, поедешь сидеть в ИК-6, Мелехово, тебя там изувечат, сделают инвалидом и после еще изнасилуют». Я испугался и отказался (от жалоб) снова.
Меня осудили, дали мне пять лет, хотя я на суде рассказал, что пытки были, и про убийство «прессовщика» рассказал. Прокурор говорил, что делали проверку, ничего не нашли, что я обманываю следствие, чтобы уйти от наказания. Меня должны были этапировать в колонию в Мелехово из СИЗО, ко мне пришли, когда я в суде начал жаловаться, сказали идти без вещей на вызов к адвокату. Я выхожу, меня грузят в автозак и везут в ИК-3 на «Моторку». Высаживают, там какой-то боксик для ожидания. Забегает семь человек в масках и без маски Роман Саакян (На Саакяна жалуются многие заключенные владимирских учреждений, подробно о его карьере редакции рассказывали здесь. На тот момент Саакян был начальником оперотдела владимирской ИК-2.). Они меня окружили, а Саакян начал избивать и говорить: «Если ты не будешь сотрудничать с управлением, тебе будет плохо». Часа два били.
Я про «Моторку» слышал, что там есть такое отделение, психиатрическое — туда просто возят на ломки. Привозят туда нормальных людей, которые не сотрудничают со следствием, кладут в эту больницу и начинают колоть какими-то препаратами, избивают. Сидел в одной камере с таким: его там в тазик с водой ставили, электричеством пытали в этой дурке.
После ИК-3 меня увезли в Мелехово отбывать наказание, все хорошо было, меня никто не трогал, как обещали они. Весь этап избили, кроме меня. Я видел, что одного даже в больницу после этого забрали.
В 2018 году ко мне [в колонию] приехал следователь, сказал, что возбудили дело по факту пыток в этой «пресс-хате» и нужно дать объяснительную. Я не испугался, дал все показания. Следователь настоял на том, чтобы меня закрыли в безопасное место. Меня закрыли на 90 суток в ПКТ, я там один сидел. Меня содержали как злостного нарушителя, хотя у меня ни единого рапорта не было, только поощрения. Потом подняли на отряд, хотя я просил о переводе в другую область, потому что один из «прессовщиков» в СИЗО-1 был в той же колонии. Там меня позвали на разговор к еще одним «прессовщикам», они меня били часа полтора, пугали. Но я так и не согласился с ними. Я знал, что они меня не изнасилуют, потому что видел документы, где следователь просил начальника ФСИН о моей безопасности.
Меня увезли на следственные действия, и в итоге мы осудили одного из «прессовщиков» из СИЗО-1, Егора Куралева. Потом еще поехали по оперативнику СИЗО-1 Василию Воскобойникову судиться, уже в 2020 году (В сентябре 2019 года участника «пресс-хаты» Егора Куралева осудили по статье об истязаниях, оперуполномоченного Василия Воскобойникова в ноябре 2020 года приговорили по статье о превышении должностных полномочий к трем годам лишения свободы с запретом работать в системе ФСИН в течение полутора лет после освобождения. Подробно о расследовании дела об организации пресс-хаты в СИЗО-1 Владимира редакции рассказывали здесь.). Только его осудили (из сотрудников), хотя со мной в СИЗО и другой оперативник говорил, спрашивал, буду ли я в «пресс-хате» работать, им помогать.
Начальник СИЗО, Алексей Емельянов, теперь вообще в Москве во ФСИН генерал какой-то засекреченный, он даже судье не сказал, кем теперь работает (Редакции не удалось узнать нынешнее место работы Емельянова). Он был на суде, всячески заступался за Воскобойникова. Меня в это время во «Владимирском централе» держали, в одиночке. Меня там не трогал никто, не подходил вообще. Просто давили тем, что я сидел один, и тем, что целыми днями музыка играла.
Потом я подал заявление, чтобы мне остаток срока заменили на исправительные работы, мне его одобрили, а после этого уже отменили приговор. И я на суды по Воскобойникову ездил уже как свободный человек.
